Каждое их движение прочерчивает линию в простран­стве, завершает какую-то определенную игру, точно рас­считанную и замкнутую в себе, где неожиданный жест руки вдруг ставит точку.

Эти платья с их приподнятой талией, они как бы под­держивают танцоров в воздухе, словно их прикололи на театральном заднике, и продлевают каждый прыжок танцоров, словно полет.

Эти утробные крики, эти вращающиеся глаза, это не­престанное отвлечение от конкретного, шорох листьев, шум ломаемых и катящихся стволов — все это в безгра­ничном пространстве звуков, издаваемых множеством источников, нацелено на то, чтобы в нашем сознании выкристаллизовалось новое и, я не побоюсь этого слова, конкретное представление об абстрактном.

Надо еще заметить, что такое абстрагирование, кото­рое берет начало в поразительном сценическом построе­нии, а затем снова возвращается к мысли, сталкиваясь на лету с впечатлениями от мира природы, завладевает ими всегда в тот момент, когда они только начинают группи­роваться на низшем уровне материи; надо признать, что жест еще с трудом отделяет нас от хаоса.

Они танцуют, эти метафизики естественного беспо­рядка, возвращая нам каждую частицу звучания, каждое отдельное восприятие, как бы готовое вернуться к своим истокам; они сумели создать столь совершенные связи между движением и звуком, что этот гул выдолбленного дерева, звучащих барабанов, полых инструментов будто исходит от самих танцоров с их полыми локтями и конеч­ностями, выдолбленными из дерева.

[155]

Мы здесь неожиданно оказываемся в разгаре метафи­зической борьбы, и жесткость тела в трансе, застывшего от притока осаждающих его космических сил, удивитель­но передана в лихорадочном танце, полном в то же время жестких угловатых поз, глядя на которые вдруг замеча­ешь, как дух начинает падать в бездну.

Это напоминает волны материи, когда они одна за дру­гой стремительно склоняют свои гребни, наплывая со всех сторон горизонта, чтобы влиться в бесконечно малую точку трепета и транса —и закрыть пустоту страха⁹¹.

Есть что-то абсолютное в построении этих проекций, что-то по-настоящему физически абсолютное, что может пригрезиться только людям Востока,—именно здесь, в высоте и в рассчитанной дерзости цели, их концепция театра отличается от наших европейских представлений гораздо больше, чем удивительное совершенство их по­становок.

Предыдущая Следующая