в качестве трамплина, примерно так, как УНИЧТОЖАЮ­ЩИЙ ЮМОР (HUMOUR DESTRUCTION), вызывая смех, помогает внять велениям разума.

Но в чисто восточном понимании выразительности объективный конкретный язык театра может обострить и усилить восприятие. Он живет в сфере чувств. Отрицая типично западное отношение к слову, он творит из слов заклинания. Он пробует кричать. Он использует вибра­цию и характер голоса, заставляет исступленно отбивать ритм, отстукивая отдельные звуки. Он стремится возбу­дить, оглушить, заколдовать, вызвать оцепенение. Он на­ходит новую лирику жеста, стремительность и размах в пространстве позволяют ему выйти за пределы лирики слова. Он окончательно порывает с подчинением созна­ния языку, выдвигая новое и более глубокое понимание интеллектуальности, которая таится в жестах и знаках, поднятых до уровня заклинаний.

Такого рода поэзия, магнетизм, все эти способы пря­мого внушения ничего бы не стоили, если бы они не на­правляли человеческий дух по какому-то физически ощу­тимому пути. Настоящий театр возвращает нам смысл творения, внешняя сторона которого в нашей власти, но завершение лежит совсем в других плоскостях.

Не так уж важно, освоены ли эти плоскости духом, то есть интеллектом,— не станем умалять их, это совсем не интересно и лишено смысла. Гораздо более важно, чтобы с помощью точных и определенных средств наши чувства оказались способны к глубокому и тонкому восприятию. Именно здесь видится цель магии и обрядов, театр лишь отражает их суть.

ТЕХНИЧЕСКАЯ СТОРОНА

Итак, речь идет о том, чтобы превратить театр в неко­торую функцию в собственном смысле слова, нечто столь локализованное и точное, как циркуляция крови в арте­риях или хаотическое, на первый взгляд, сцепление обра­зов сновидения, исключительно благодаря строгой на­правленности и полному подчинению внимания.

[182]

Театр не сможет возродиться сам по себе, то есть он может стать средством, порождающим истинные иллю­зии, только в том случае, если предъявит зрителю не­оспоримые свидетельства его собственных грез и снови­дений, где тяга к преступлению, эротические кошмары, зверства и химеры, несбыточные представления о жизни и мире, даже позывы к каннибализму вырвутся наружу уже не в мирном иллюзорном плане, но из глубин его соб­ственного бытия¹²⁰.

Иначе говоря, театр должен любыми средствами включать в действие все стороны не только объективного описательного внешнего мира, но и мира внутреннего, то есть мира человеческого, если смотреть на него с метафи­зической точки зрения. Давайте согласимся, что только тогда в театре можно будет снова говорить о праве на во­ображение. Ни Юмор, ни Поэзия, ни Воображение ниче­го не стоят, если в разрушительном порыве своеволия, пробуждающем к жизни удивительные сочетания форм, заполняющих спектакль, они не научатся органически включать в действие человека с его представлениями о мире и собственной поэтической роли в этом мире.

Предыдущая Следующая