|
|
Официальный сайт |
||
|
Анатолий Руденко | Главная | Сайт | Фан-клуб | | | Контакты | Ссылки |
|
||
|
Театр спасти
труднее, чем что бы то ни было в этом мире. Искусство,
целиком выросшее на власти иллюзии, которую оно более не в силах поддержать,
обречено на исчезновение. ...Слова
могут иметь в себе эту силу иллюзии или не иметь ее. У них есть свое
собственное значение. Но декорации, костюмы, искусственные жесты и крики
никогда не смогут заменить ожидаемую нами реальность. Именно это важно:
создание особой реальности, непривычное течение жизни. Театр должен дарить нам
этот эфемерный, но подлинный мир, соприкасающийся с реальным4. Он должен быть создан,
этот мир,—или же нам придется обойтись
вовсе без театра. Что может
быть более низкого и в то же время мрачно-ужасного, чем спектакль из
полицейской жизни! Общество узнает себя в сценах, где царит дух той невозмутимости,
с которой оно распоряжается жизнью и свободой людей. Когда полиция готовит
облаву, это чем-то напоминает движения в балете. Агенты ходят взад-вперед.
Зловещие звуки свистка режут воздух. Какая-то скорбная торжественность начинает
сквозить во всех движениях. Мало-помалу круг сужается. Движения, которые в
начале казались случайными, постепенно обретают смысл, открывается и та точка
в пространстве, которая до сих пор служила как бы центром вращения. Это обычно
какой-нибудь дом, любого вида, где двери неожиданно распахиваются, изнутри
появляется толпа женщин и медленно идет, словно стадо на бойню. Напряжение
растет, но последний удар, оказывается, был предназначен не каким-то
контрабандистам, а всего-навсего группе [49] женщин. Наше волнение и наше изумление достигают предела.
Никогда столь удачная постановка не заканчивалась подобной развязкой. И мы,
конечно, так же виноваты, как эти женщины, и так же жестоки, как эти полицейские.
Спектакль поистине завершенный. Такой спектакль и есть идеальный театр5. Тревога, чувство вины,
победа и удовлетворение сообщают тон и смысл тому состоянию духа, в котором
зритель покидает театр. Он потрясен и встревожен внутренним динамизмом
спектакля, имеющим прямое отношение к тревогам и заботам всей его жизни. Иллюзия
будет направлена не на правдоподобие или неправдоподобие действия, а на
коммуникативную силу и реальность такого действия. Теперь ясно,
к чему мы клоним? Мы клоним к следующему: чтобы в каждом поставленном
спектакле мы играли серьезную роль и чтобы весь смысл наших усилий сводился к
подобной серьезности. Мы обращаемся не только к уму или чувствам зрителей, а к
самому их существованию. Их и нашему. Мы разыгрываем собственную жизнь в
спектакле, идущем на сцене. Если у нас не будет достаточно ясного и глубокого
ощущения, что какая-то частица нашей сокровенной жизни задействована там,
внутри, мы не станем продолжать наш опыт. Приходящий к нам зритель должен
знать, что ему предстоит претерпеть настоящую операцию, опасную не только для
его ума, но и для его чувств и плоти. Отныне он будет ходить в театр, как он
ходит к хирургу или дантисту: в том же состоянии духа, с мыслью, что он,
конечно, не умрет, но что это серьезно и что ему не выйти оттуда невредимым.
Если бы мы не были уверены в том, что сможем действительно серьезно задеть его,
мы сочли бы себя недостойными нашего дела, в его абсолютном смысле. Зритель
должен быть уверен, что мы способны заставить его закричать. |
|||
|
|
|||
