|
|
Официальный сайт |
||
|
Анатолий Руденко | Главная | Сайт | Фан-клуб | | | Контакты | Ссылки |
|
||
|
"Не могу... не могу я... не могу..."
Вся эта сцена ничего не говорит формально, но она возбуждает бездну ассоциаций,
воспоминаний, беспокойных чувств.
А вот безнадежно влюбленный юноша кладет у ног любимой бессмысленно, от нечего
делать, убитую прекрасную белую чайку. Это великолепный жизненный символ.
Или вот -- скучное появление прозаического учителя, пристающего к жене с одной
и той же фразой, которой он, на протяжении всей пьесы, долбит ее терпение:
"Поедем домой... ребеночек плачет..."
Это реализм.
Потом, вдруг, неожиданно -- отвратительная сцена площадной ругани
матери-каботинки с идеалистом-сыном.
Почти натурализм.
А под конец: осенний вечер, стук дождевых капель о стекла окон, тишина, игра в
карты, а вдали -- печальный вальс Шопена; потом он смолк. Потом выстрел...
жизнь кончилась.
Это уже импрессионизм.
Чехов, как никто, умеет выбирать и передавать человеческие настроения,
прослаивать их сценами резко противоположного характера из бытовой жизни и
пересыпать блестками своего чистого юмора. И все это он делает не только как
художник с тонким вкусом, но и как человек, знающий секрет власти над сердцами
артистов и зрителей.
Незаметно переводя их из одного настроения в другое, он ведет людей куда-то за
собой.
Переживая каждое из этих настроений в отдельности, чувствуешь себя на земле, в
самой гуще знакомой, мелкой обыденщины, от которой подымается в душе великое
томление, ищущее выхода. Но тут Чехов незаметно приобщает нас к своей мечте,
указывающей единственный выход из положения, и мы спешим унестись за ней вместе
с поэтом.
Попав на эту линию глубокой золотоносной руды, идешь по ней и дальше, и, даже
выбираясь на поверхность, продолжаешь ощущать ее под словами и действиями роли
и пьесы.
Незрячему глазу кажется, что Чехов скользит по внешней линии фабулы, занимается
изображением быта, мелких жизненных деталей. Но все это нужно ему лишь как
контраст к возвышенной мечте, которая непрестанно живет в его душе, томясь
ожиданиями и надеждами.
Чехов одинаково владеет на сцене и внешней, и внутренней правдой. Во внешней
жизни своих пьес он, как никто, умеет пользоваться мертвыми картонными
бутафорскими вещами, декорациями, световыми эффектами и оживлять их. Он утончил
и углубил наши знания о жизни вещей, звуков, света на сцене, которые в театре,
как и в жизни, имеют огромное влияние на человеческую душу. Сумерки, заход солнца,
его восход, гроза, дождь, первые звуки утренних птиц, топот лошадей по мосту и
стук уезжающего экипажа, бой часов, крик сверчка, набат нужны Чехову не для
внешнего сценического эффекта, а для того, чтобы раскрывать нам жизнь
человеческого духа. Как отделить нас и все, что в нас творится, от миров света,
звука и вещей, среди которых мы живем и от которых так сильно зависит
человеческая психология? И напрасно смеялись над нами за сверчков и прочие
звуковые и световые эффекты, которыми мы пользовались в чеховских пьесах,
выполняя лишь многочисленные ремарки автора. Если нам удавалось делать это
хорошо, а не плохо, не по-театральному,-- мы скорее заслуживали одобрения. |
|||
|
|
|||
