|
|
Официальный сайт |
||
|
Анатолий Руденко | Главная | Сайт | Фан-клуб | | | Контакты | Ссылки |
|
||
|
Чехов краснел от возмущения, говоря о глупом разговоре, и тотчас же, цитируя
нелепые мотивы переделки пьесы, как они были изложены в протоколе, разражался
продолжительным смехом133. Только один Чехов умел так неожиданно
рассмеяться в такую минуту, когда меньше всего можно было ждать от него
веселого порыва.
Мы внутренне торжествовали, так как предчувствовали, что на нашей улице
праздник, т. е. что судьба "Дяди Вани" решена в нашу пользу. Так,
конечно, и случилось. Пьеса была отдана нам, чему Антон Павлович был
чрезвычайно рад. Мы тотчас же принялись за дело. Надо было прежде всего
воспользоваться присутствием Антона Павловича, чтобы договориться с ним об его
авторских желаниях. Как это ни странно, но он не умел говорить о своих пьесах.
Он смущался, конфузился и, чтобы выйти из неловкого положения и избавиться от
нас, прибегал к своей обычной присказке:
"Послушайте, я же написал, там же все сказано".
Или грозил нам:
"Послушайте, я же не буду больше писать пьес. Я же получил за
"Чайку" вот..."
И он вынимал при этом из кармана пятачок, показывал его нам, -- и снова
закатывался продолжительным смехом. Мы тоже не могли удержаться от смеха.
Беседа временно теряла свой деловой характер. Но, выждав, мы возобновляли допрос,
пока наконец Чехов не намекнет нам случайно брошенным словом на интересную
мысль пьесы или на оригинальную характеристику своих героев. Так, например, мы
говорили о роли самого дяди Вани. Принято считать, что он, в качестве
управляющего имением профессора Серебрякова, должен носить традиционный
театральный костюм помещика: высокие сапоги, картуз, иногда плетку в руках, так
как предполагается, что помещик объезжает имение верхом. Но Чехов возмутился.
"Послушайте, -- горячился он, -- ведь там же все сказано. Вы же не читали
пьесы".
Мы заглянули в подлинник, но никаких указаний не нашли, если не считать
нескольких слов о шелковом галстуке, который носил дядя Ваня.
"Вот, вот же! Все же написано", -- убеждал нас Чехов. "Что
написано? -- недоумевали мы. -- Шелковый галстук?" "Конечно же,
послушайте, у него же чудесный галстук, он же изящный, культурный человек. Это
же неправда, что наши помещики ходят в смазных сапогах. Они же воспитанные
люди, прекрасно одеваются, в Париже. Я же все написал".
Этот ничтожный намек отражал, по мнению Антона Павловича, всю драму -- драму
современной русской жизни: бездарный, никому не нужный профессор блаженствует;
он незаслуженно пользуется дутой славой знаменитого ученого, он сделался
кумиром Петербурга, пишет глупые ученые книги, которыми зачитывается старуха
Войницкая. В порыве общего увлечения даже сам дядя Ваня некоторое время был под
его обаянием, считал его великим человеком, работал на него бескорыстно в
имении, чтобы поддержать знаменитость. Но оказалось, что Серебряков -- мыльный
пузырь, не по праву занимающий высокий пост, а живые талантливые люди, дядя
Ваня и Астров, в это время гноят свою жизнь в медвежьих углах обширной
неустроенной России. И хочется призвать к кормилу власти настоящих работников и
тружеников, прозябающих в глуши, и посадить их на высокие посты вместо
бездарных, хотя и знаменитых Серебряковых. |
|||
|
|
|||
