|
|
Официальный сайт |
||
|
Анатолий Руденко | Главная | Сайт | Фан-клуб | | | Контакты | Ссылки |
|
||
|
От интуиции, сам собой, инстинктивно, я пришел к внутреннему образу, со всеми
его особенностями, деталями, близорукостью, наглядно говорящей о внутренней
слепоте Штокмана к человеческим порокам; к его детскости, к его молодой
подвижности, к товарищеским отношениям с детьми и с семьей; к веселости, любви
к шутке, играм, к общительности; к обаянию Штокмана, которое заставляло всех,
соприкасающихся с ним, делаться чище и лучше, вскрывать хорошие стороны своей
души в его присутствии. От интуиции я пришел и к внешнему образу: он естественно
вытекал из внутреннего. Душа и тело Штокмана и Станиславского органически
слились друг с другом: стоило мне подумать о мыслях или заботах доктора
Штокмана, и сами собой являлись признаки его близорукости, наклон тела вперед,
торопливая походка; глаза доверчиво устремлялись в душу объекта, с которым
говорил или общался на сцене Штокман; сами собой вытягивались вперед, ради
большей убедительности, второй и третий пальцы моих рук, -- как бы для того,
чтобы впихивать в самую душу собеседника мои чувства, слова и мысли. Все эти
потребности и привычки появлялись инстинктивно, бессознательно. Откуда они? --
Впоследствии я случайно догадался об их происхождении: через несколько лет
после создания Штокмана, при встрече в Берлине с одним ученым, знакомым мне
раньше по венской санатории, я узнал у него свои пальцы из
"Штокмана". Очень вероятно, что они бессознательно перешли ко мне от
этого живого образца. А у одного известного русского музыканта и критика я
узнал свою манеру топтаться на месте а 1а Штокман.
Стоило мне даже вне сцены принять внешние манеры Штокмана, как в душе уже
возникали породившие их когда-то чувства и ощущения. Образ и страсти роли стали
органически моими собственными или, вернее, наоборот: мои собственные чувства
превратились в штокманские. При этом я испытывал высшую для артиста радость,
которая заключается в том, чтобы говорить на сцене чужие мысли, отдаваться
чужим страстям, производить чужие действия, как свои собственные.
"Ошибаетесь! Вы -- звери, вы -- именно звери!" -- кричал я толпе на
публичной лекции четвертого акта, -- и я кричал это искренно, так как умел
становиться на точку зрения самого Штокмана. И мне приятно было говорить это и
сознавать, что зритель, полюбивший Штокмана, волнуется за меня и злится на
бестактность, которою я напрасно возбуждаю против себя толпу озверевших врагов.
Излишняя прямота и откровенность, как известно, губят героя пьесы. |
|||
|
|
|||
