очень странную вещь: мысль — это что-то, что невозмож­но. Я поясню это так. Был такой философ и религиозный мыслитель во Франции — Симона Вайль², которая пере­жила драму, сходную с драмой Арто. И стержнем этого драматического переживания было то, что она назвала «невозможностью жизни». Философски это выражается так: жизнь как таковая есть что-то невозможное. Или это есть некая возможная невозможность. В чистом виде жизнь как таковая предполагает, что в ту секунду, в кото­рую живешь, ты живешь всеми частями своего существа, всем, что вокруг тебя, всеми вещами и событиями, в кото­рых закрепились какие-то частички твоей души, с кото­рыми ты хочешь соединиться, все это должно сойтись, как говорил Монтень, a propos, то есть кстати. Мы ведь знаем, что, например, можно быть умным некстати, мож­но любить то, что достойно любви, и того, кто тебя дол­жен был бы полюбить, но некстати. В неподходящий мо­мент. Встал с утра с левой ноги. Две родные части, по ка­кой-то траектории устремленные друг к другу, прошли мимо и не узнали (а должны были бы узнать) друг друга. Каждый раз должно происходить такое соединение, что­бы через точки, которые встретились, прошел бы ток жизни. Чтобы в каждой точке чувствовалась жизнь. А для этого должен пройти ток, должно все сойтись. Гре­ки не случайно в своих трагедиях вводили некий кульми­национный момент, который можно определить так:

в конце концов все сходится. Но у греков сходится тогда, когда герой умирает. Он своей смертью сводит все смыс­лы, которые должны были бы раньше сойтись³. Смысл осуществляется, должный смысл всего, что существует вокруг,— а герой умирает. Мертвый, он уже не может об­ладать смыслом. Иначе говоря: ты полностью есть и реа­лизовался в знании, но в то же время тебя нет, потому что ты умер. Смерть дает конечную очевидность, такую, которой в то же время мы не можем владеть и тем более поделиться с другими. Не существует обратной связи. Мы не можем войти обратно в жизнь, будучи, казалось бы, полностью живыми. Вот это-то Симона Вайль и ощу-

[330]

тила как невозможность жизни, если под жизнью пони­мать то, что я сейчас говорил. Жизнь — возможная не­возможность.

И вот это нечто, что так трудно прилагается к жизни, так же трудно прилагается и к мысли. Мысль тоже воз­можная невозможность или невозможная возможность (можно менять). Тогда же, когда выпадает случай, он, легко касаясь нас, проходит мимо. В принципе мы что-то умеем, но вот тогда, когда это нужно, мы предстаем перед случаем без нашего умения. Это проблема, я бы сказал, размещения человеческой души в некотором простран­стве и времени. Например, у меня достаточно сил и мус­кулов, чтобы, протянув руку, вытащить друга из ямы. Но почему-то вследствие стечения обстоятельств я ока­зался в таком положении, из которого мне неудобно, не­возможно протянуть ему руку. Я — на пять метров от него. И могу спасти его, и в то же время не могу. Эта си­туация описывалась, скажем, Прустом как неудачное свидание с самим собой. Именно тогда, к примеру, когда ты полон любви к другому человеку, скажем, к своим родителям, именно в момент, когда ты владеешь этой лю­бовью полностью, ты ее чувствуешь и хочешь ее пере­дать, а отец или мать от усталости или от других забот — невосприимчивы, и твоя бескорыстная любовь разбивает­ся о стену.

Предыдущая Следующая