лирика недоделанных людей — неродившихся или уже умерших, начинающих жить после смерти. И в 20-е годы в советской литературе линию чисто литературную, до­стойную линию, когда люди действительно работают со словом, чтобы решать какие-то задачи, продолжала, на­пример, так называемая школа обэриутов. Введенский, Хармс и другие. Частично Заболоцкий, с другой сторо­ны — Платонов, Булгаков, Зощенко. Они через язык дали запись (некоторые из них — даже в абсурдном теат­ре; первая попытка абсурдного театра, театра абсурда была у Хармса, например) голосов душ, оставшихся в «лимбе». Что из «лимба» неродившихся душ нам гово­рит? И Платонов, например, следуя одному только гению языка, сам лично ничего особенно в себе не понимая (ког­да ему приходилось о себе говорить и о своем творчестве, это был обычный советский человек с той же степенью тупости и непонимания, как и любой другой), давал страшную картину потустороннего мира, в котором жи­вут, казалось бы, люди, но они — получеловеки. Они человечны в попытке, в позыве к человечности, а живут в языке. Ну как это в «Чевенгуре» — лошадь, на которой едет наш герой, зовется Пролетарская Революция, а на груди и в сердце он носит портрет Розы Люксембург. Это значит — возвышенная любовь. Это — идиоты возвы­шенного. Не просто идиоты. Категория идиотов возвы­шенного.

Она, кстати, началась с Достоевского. Еще один герой наших мучеников мысли. Я упомянул Арто, Ницше. К ним нужно добавить Достоевского. Интересно, что он первым отметил то, что в дальнейшем должно было раз­виться,— появление типа неописуемого человека... Сна­чала он пытался писать его как Дон Кихота. Но логика языка привела его к тому, что вдруг у него в руках полу­чилась (сначала он носил фамилию Картузова в наброс­ках к повести, а потом уже в «Бесах» получил фамилию Лебядкина) любящая красоту полудуша в «лимбе» пре­красного, возвышенного. Он влюбился в проскакавшую

[345]

мимо на лошади великолепную даму, амазонку, и потом из любви возвышенной, из любви неродившегося человека получил право на предмет любви самим актом своей люб­ви. Я люблю — значит, мне полагается. Например, совет­ский человек любит Испанию. Она ему полагается, пото­му что он Испанию лучше понимает, чем сами испанцы. Этот удивительный феномен российской любви ко всему миру! Скоро во всей Вселенной не уцелеет ни одного предмета от этой всеразрушающей любви. Так вот, такой любовью любит Картузов в 80-е годы прошлого века. По­том эта дама упала с лошади и сломала ногу. И он напи­сал: «Краса красот сломала член». Вот эту-то лирику по­том развили обэриуты в русской поэзии.