физические и поэтические потенции на всех уровнях со­знания и во всей области чувств,— неизбежно заставля­ет мысль вернуться к своим истокам, что можно было бы назвать метафизикой в действии (metaphysique en activite)⁶⁵.

Я еще буду говорить об этом. А пока вернемся к наше­му театру. Несколько дней назад я присутствовал на одной дискуссии о театре.

Я увидел там что-то вроде людей-гадюк, называемых также драматическими актерами, и они объяснили мне, каким образом можно «ввести» пьесу в сознание режис­сера, как это делали исторические личности, которые «вводили» яд в ухо своему сопернику. Речь шла, я пола­гаю, о дальнейшей ориентации театра, или, другими сло­вами, о его судьбе.

Соовершенно ничего не было решено, и вопрос об истинной судьбе театра вообще не поднимался. То есть вопрос о том, что именно театр должен представлять по своему назначению и по сущности и каковы средства, ко­торыми он располагает. Вместо этого я вдруг увидел театр как некий заледеневший мир, увидел его артистов с застывшими жестами, которые уже больше ничего не могут выразить; увидел, как застывшие интонации пада­ют, раскалываясь на куски; музыкальные мелодии пре­вращаются в зашифрованные столбики цифр, и знаки их уже начинают стираться; увидел световые вспышки, тоже застывшие, словно следы былых движений,—и во­круг всего этого — необычное, до ряби в глазах, мелька­ние людей в черных костюмах, которые спорят о печати на квитанции перед лицом добела раскаленного контро­лера. Как будто театральный механизм вдруг оказался сведенным лишь к тому, что его окружает; и именно от­того, что театральный механизм действительно сведен лишь к тому, что его окружает, а театр сведен к тому, что не является более театром, его атмосфера кажется столь затхлой для людей, обладающих вкусом.

Для меня театр совпадает с возможностями поста­новки спектакля, когда высвобождаются предельные

[135]

поэтические потенции; а возможности постановки спек­такля целиком принадлежат к области режиссуры, если в ней видеть определенный язык пространства и движения.

Но высвобождать предельные поэтические потенции из постановочных средств — значит искать в них мета­физику, и, я думаю, вряд ли кто-то возразит против тако­го взгляда на проблему.

Искать метафизику языка, жестов, поз, декораций, музыки — это, по-моему, применительно к театру значит рассматривать их в связи со всеми возможными способа­ми их столкновения с планом времени и движения.

Привести объективные примеры такой поэзии, возни­кающей из самого способа, согласно которому отдельный жест, звук или интонация с большим или меньшим посто­янством могут опираться на ту или иную часть простран­ства, на тот или иной момент времени⁶⁶, мне кажется столь же трудным, как передать словами ощущение осо­бого качества звука или рассказать о силе и характере физической боли. Все это зависит от постановки и может решиться только на сцене.

Предыдущая Следующая