|
|
Официальный сайт |
||
|
Анатолий Руденко | Главная | Сайт | Фан-клуб | | | Контакты | Ссылки |
|
||
|
Надо
выяснить, способен ли такой режиссерский язык, как язык чисто театральный,
проникать во внутреннюю суть объекта наравне со словом; может ли он в духовном
отношении претендовать в театре на ту же интеллектуальную силу воздействия,
что и членораздельная речь. Иначе говоря, можно спросить себя, способен ли он
не только прояснить мысль, но и заставить
думать, способен ли этот язык по своему усмотрению увлечь дух на
более значительные глубины. Одним
словом, поставить вопрос об интеллектуальной силе выражения с помощью
предметных форм и об интеллектуальной силе языка, который пользовался бы исключительно
формой, звуком или жестом, значит поставить вопрос об интеллектуальной силе
воздействия искусства. Если мы
дошли до того, что связываем смысл искусства лишь с его способностью
развлекать и снимать напряжение, если мы видим в нем чисто формальное использование
форм и согласованность некоторых внешних связей, это ничуть не подрывает
внутренней силы его выразительности. Но духовная немощь Запада, где легко
можно спутать искусство с эстетизмом, допускает мысль, что возможна картина,
которая была бы чистой живописью, танец, который был бы чистой пластикой,— как будто можно изолировать отдельные формы
искусства, оборвать их связи со всеми мистическими настроениями, вполне
доступными для них при столкновении с абсолютом. Ясно, что
театру нужно порвать с актуальностью, поскольку он замкнут в пределах своего
языка и связан с ним,— его задача не
разрешить социальные и психологические конфликты, не служить полем боя для
поучи- [160] тельных страстей, а объективно выражать тайную истину,
выявлять в открытых жестах скрытые истины, затаившиеся в формах при их
столкновении со Становлением94. Сделать это,
дать театру возможность выразить себя с помощью различных форм, жестов, звуков,
цвета, пластики и т. п.— значит вернуть
его к его первоначальному назначению, значит восстановить его в его религиозном
и метафизическом смысле, значит примирить его со вселенной. Но, скажут,
слова имеют метафизические качества, не запрещено воспринимать слово как
универсальный жест; кстати, только в этом случае оно и достигает максимальной
эффективности, как сила, разрывающая вещественные оболочки и те состояния, в
которых обосновался и хотел бы успокоиться дух. Нетрудно ответить, что
метафизическое отношение к слову совсем не похоже на то, как им пользуется
западный театр,— слово для него не
активная сила, начинающаяся с разрушения видимостей, чтобы затем вознестись к
духу, а, наоборот, заключительный этап мысли, которая гибнет, выражая себя
вовне. |
|||
|
|
|||
